Пушкин А.С. - Цыганы

"Цыганы шумною толпой По Бессарабии кочуют..." Поэма начинается описанием вольного быта цыган. Затем рисуется картина ночного табора. В одном из шатров не спит старик и "в поле темное глядят": ждет к ужину свою дочь Земфиру, которая "пошла гулять в пустынном поле", так как "привыкла к резвой воле".
Но вот она; за нею следом По степи юноша спешит; Цыгану вовсе он неведом. "Отец мой, — дева говорит, — Веду я гостя; за курганом Его в пустыне я нашла И в табор на ночь зазвала. Он хочет быть как мы цыганом; Его преследует закон, Но я ему подругой буду. Его зовут Алеко — он Готов идти за мною всюду".
Старик принимает юношу. Утром табор снимается и отправляется в путь;
И стар и млад вослед идут; Крик, шум, цыганские припевы, Медведя рев, его цепей Нетерпеливое бряцанье, Лохмотьев ярких пестрота, Детей и старцев нагота, Собак и лай и завыванье, Волынки говор, скрып телег, Всё скудно, дико, всё нестройно, Но всё так живо-неспокойно, Так чуждо мертвых наших нег, Так чуждо этой жизни праздной, Как песнь рабов однообразной!
Однако, несмотря на простор и волю расстилающуюся кругом, а также на то, что рядом черноокая красавица Земфира, Алеко печален. Он не видит всех этих красот, великолепие жизни от него скрыто:
Подобно птичке беззаботной И он, изгнанник перелетный, Гнезда надежного не знал И ни к чему не привыкал. Ему везде была дорога, Везде была ночлега сень, Проснувшись поутру; свой день Он отдавал на волю бога, И жизни не могла тревога Смутить его сердечну лень. Его порой волшебной славы Манила дальняя звезда; Нежданно роскошь и забавы К нему являлись иногда — Над одинокой головою И гром нередко грохотал; Но он беспечно под грозою И в вёдро ясное дремал. — И жил, не признавая власти Судьбы коварной и слепой— Но боже! как играли страсти Его послушною душой! С каким волнением кипели В его измученной груди! Давно ль, на долго ль усмирели? Они проснутся: погоди!
Земфира спрашивает Алеко, не жалеет ли он об оставленной родине, о близких. Алеко отвечает, что ему не о чем жалеть — ему не по душе "неволя душных городов", где "люди, в кучах за оградой, не дышут утренней прохладой, ни вешним запахом лугов; любви стыдятся, мысли гонят, торгуют волею своей, главы пред идолами клонят и просят денег да цепей".
Земфира возражает, что "там огромные палаты, там разноцветные ковры, там игры, шумные пиры, уборы дев там так богаты!" Алеко отвечает, что она лучше всех этих дев, к тому же "где нет любви, там нет веселий".
Старик, слышащий разговор, замечает, что "но не всегда мила свобода тому, кто к неге приучен", то есть, что не каждый человек готов воспринять свободу. Он рассказывает преданье об одном "жителе полудня", который попал к ним в изгнанье. Он был уже не молод, "имел он песен дивный дар", но "слаб и Робок был, как дети", "чужие люди за него зверей и рыб ловили в сети", к "заботам жизни бедной" он так никогда и не привык, весь остаток дней он тосковал, да "горьки слезы проливал", а по смерти завещал свои останки увезти на родину (речь идет об Овидии, древнеримском мыслителе и поэте). Алеко думает о преходящести славы, о ее бренности — с одной стороны Рим, "певец любви, певец богов", а с другой— "цыгана дикого рассказ".
Проходит два года. Цыгане по-прежнему кочуют "мирною толпой". Алеко постепенно привыкает к "бытью цыганскому". Он даже "с пеньем зверя водит (медведя), Земфира поселян обходит и дань их вольную берет".
Старик, Алеко и Земфира на ночлеге. Земфира качает люльку и поет песню:
Старый муж, грозный муж, Режь меня, жги меня: Я тверда; не боюсь Ни ножа, ни огня.
Ненавижу тебя, Презираю тебя; Я другого люблю, Умираю любя.
Алеко слышит и прерывает ее, говоря, что он "диких песен не любит". Земфира отвечает, что песню для себя поет, и продолжает:
Режь меня, жги меня;
Не скажу ничего;
Старый муж, грозный муж,
Не узнаешь его.
Он свежее весны,
Жарче летнего дня;
Как он молод и смел!
Как он любит меня!
Как ласкала его
Я в ночной тишине
Как смеялись тогда
Мы твоей седине!
Алеко вновь просит Земфиру замолчать и добавляет, что понял ее песню. Земфира отвечает, что песня действительно про него, и уходит.
Старик говорит, что это старинная песня и что ее "певала Мариула (его жена, мать Земфиры), перед огнем качая дочь'. Ночью Земфира будит старика, говорит, что Алеко во сне рыдает, кричит, произносит "Земфира".
Старик замечает: "Тебя он ищет и во сне: ты для него дороже мира". На это Земфира отвечает, что "его любовь постыла мне. Мне скучно; сердце воли просит".
Земфира будит Алеко, прерывая его кошмары. Алеко говорит, что ему снились страшные вещи, Земфира в ответ советует не верить "лукавым сновиденьям".
Алеко.
Ах я не верю ничему:
Ни снам, ни сладким увереньям,
Ни даже сердцу твоему.
Оставшись наедине с Алеко, старик спрашивает:
О чем, безумец молодой, О чем вздыхаешь ты всечасно? Здесь люди вольны, небо ясно, И жены славятся красой. Не плачь: тоска тебя погубит.
В ответ на жалобы Алеко, что Земфира его не любит, старик отвечает;
Утешься, друг: она дитя.
Твое унынье безрассудно:
Ты любишь горестно и трудно,
А сердце женское — шутя.
Взгляни: под отдаленным сводом
Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льет она.
Заглянет в облако любое.
Его так пышно озарит—
И вот — уж перешла в другое;
И то недолго посетит.
Кто место в небе ей укажет,
Промолвя: там остановись.
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись.
Утешься. Алеко продолжает сокрушаться, вспоминать счастливые минуты любви.
Старик рассказывает ему свою собственную историю. Он в молодости любил девушку, добивался ее и, наконец, "назвал
своею
Ах, быстро молодость моя
Звездой падучею мелькнула!
Но ты, пора любви, минула
Еще быстрее: только год
Меня любила Мариула.
Однажды близ Кагульских вод
Мы чуждый табор повстречали;
Цыганы те — свои шатры
Разбив близ наших у горы
Две ночи вместе ночевали.
Они ушли на третью ночь, —
И, брося маленькую дочь,
Ушла за ними Мариула. —
Я мирно спал — заря блеснула,
Проснулся я, подруги нет!
Ищу, зову — пропал и след —
Тоскуя, плакала Земфира,
И я заплакал — с этих пор
Постылы мне все девы мира;
Меж ими никогда мой взор
Не выбирал себе подруги —
И одинокие досуги
Уже ни с кем я не делил. —
Алеко.
Да как же ты не поспешил
Тот час во след неблагодарной
И хищникам и ей коварной
Кинжала в сердце не вонзил?
Старик.
К чему? Вольнее птицы младость;
Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем дается радость;
Что было, то не будет вновь.
Алеко.
Я не таков. Нет, я не споря
От прав моих не откажусь!
Или хоть мщеньем наслажусь.
О нет! Когда б над бездной моря Нашел я спящего врага, Клянусь, и тут моя нога Не пощадила бы злодея; Я в волны моря, не бледнея, И беззащитного б толкнул; Внезапный ужас пробужденья Свирепым смехом упрекнул, И долго мне его паденья Смешон и сладок был бы гул.
Земфира на свиданье с молодым цыганом. Она торопится домой, так как ее муж "ревнив и зол". Цыган не отпускает, наконец, Земфира вырывается, пообещав, что придет следующей ночью.
Ночью Алеко просыпается и, не найдя рядом Земфиры, идет по следу и натыкается на влюбленных. Земфира кричит цыгану, чтобы он бежал, но Алеко вонзает в него нож со словами, обращенными к Земфире: "Теперь дыши его любовью".
Земфира.
Нет, полно, не боюсь тебя! —
Твои угрозы презираю,
Твое убийство проклинаю:..
Алеко.
Умри ж и ты!
(Поражает ее.)
Земфира.
Умру любя.
Наступает утро. Алеко сидит на камне перед простертыми трупами. Пробудившиеся цыгане окружают его. Потом поднимают мертвых, роют могилы и погребают их. Алеко в отчаянии падает и лежит на земле.
Тогда старик, приближась, рек: "Оставь нас, гордый человек. Мы дики; нет у нас законов. Мы не терзаем, не казним — Не нужно крови нам и стонов — Но жить с убийцей не хотим... Ты не рожден для дикой доли, Ты для себя лишь хочешь воли; Ужасен нам твой будет глас — Мы робки 'и добры душрю, Ты зол и смел — оставь же нас, Прости, да будет мир с тобою". Цыгане уходят.
Эпилог
Волшебной силой песнопенья
В туманной памяти моей
Так оживляются виденья
То светлых, то печальных дней.
В стране, где долго, долго брани
Ужасный гул не умолкал,
Где повелительные грани
Стамбулу русский указал,
Где старый наш орел двуглавый
Еще шумит минувшей славой,
Встречал я посреди степей
Над рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы —
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.
Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны!..
И под надранными шатрами
Живут мучительные сны.
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
И возвратясь я мог единым словом
Изобличить сокрытого злодея.

наверх ↑